Чтение дневников — занятие удивительное. Когда я только присоединилась к проекту «Прожито», то почему-то решила, что самое важное в дневниках будет подчеркнуто красным карандашом, а второстепенное написано мелким почерком. Все не так. Причина, кажется, не в опасениях автора, что дневник откроют без его ведома. В конце концов, каждый, кто осмеливается доверить бумаге сокровенное, понимает, что это может быть прочитано (а для кого-то именно это и является мотивом). Думаю, чаще всего дневники ведут для того, чтобы разобраться в самом себе, чтобы отрефлексировать какой-то сложный период своей жизни. И когда ты решаешь эту совсем не легкую задачку вместе с автором дневника, он становится тебе близким человеком — не всегда понятным, не всегда приятным, но близким.

Теперь, доподлинно зная такие важные обстоятельства, я перечитывала дневник Юры Беневольского и находила множество свидетельств раз и навсегда изменившейся жизни. Перед самым арестом отца у них была ссора из-за позднего сеанса «Волги-Волги». И вот, отца забрали, а Юра снова и снова ходит на этот фильм.

Я смотрел картину четвертый или пятый раз! И смотрел ее с удовольствием. Мне опять хочется писать и писать что-то такое, чтобы тому, кто будет читать эти записи, было понятно, почему я люблю так кинофильмы: «Цирк» и «Волга...Волга».

В протоколе ареста отца Юры Михаила Васильевича Беневольского есть примечание, плохо читаемое и плохо согласованное с прочим текстом, но записанное, возможно, по требованию Михаила Васильевича:

При обыске приходил [нрзб] сотрудник Н.К.В.Д. и относительно детей у арестованного предъявил грубый окрик, дети спали, но он приказал детей разбудить.

Значит дети, Юра и Наташа, были свидетелями обыска, видели, как уводили их отца. Что же Юра декларировал, предполагая прочтение (кем?) своего дневника: любовь к фильму? любовь к отцу? Или, быть может, стремился хоть на два часа повернуть время вспять?

Запись от 1 мая 1938 года:

У школы были наши ребята. Они мне дали красный бантик, вроде значка, с зеленой серединкой. Такие бантики были приколоты у всех ребят. Приколол и я, на грудь, с левой стороны.

Теперь, когда отец обвинен в страшных преступлениях, Юре важно, что ему дали красный бантик как у всех. Очень поддержал Юру друг.

Без меня приходил ко мне Веня оставил записку: «Юра! Я пришел к тебе без 10 минут 4. Тебя не было. (Безобразие). У меня к тебе очень и очень важное дело. Прошу, умоляю и прочие... Приходи ко мне, я живу на проспекте 25 Октября, дом 119 кв. 20 (5 этаж, звонить 1 раз)...». Ходил к Вени. Просидел у него до 12 часов ночи. (Дома мне здорово влетело!) Там мы напечатали карточку его отца, снимал я, довольно давно.

Страница из дневника Юры Беневольского с перерисованной запиской от Вени, апрель 1938 года

Хочется отметить, что Юра бывал дома у Вени прежде много раз, но Веня все равно напоминает адрес, этаж и дает указание «звонить 1 раз».

Запись от 17 июня 1938 года (за день до смерти Михаила Васильевича — о чем ни Юра, ни его мама, конечно, не знают).

Позавчера пришла открытка. Это вызывали маму в школу. Мы с мамой очень испугались. Но оказалось, что это отбирали учащихся в специальные школы. Я конечно туда не пойду.

В дневнике, кроме недомолвок, появляются очевидные примеры самоцензуры. В самой первой дневниковой записи от 30 августа 1937 года читаем:

В школе я встретил Серчугина Геню и Виктора Эпштейна, они сидели в комсомольской комнате со старшим летейнантом, который набирал учащихся в военное училеще. Витя и тут видно хотел отличиться перед лейтейнантом, и рассказал анегдот:
— Один инженер разработал проект, который ему потом показался вредительским. Когда его спросили сколько он хочет за него, он ответил — «Не больше пяти лет». Анегдот меня очень рассмешил.

Весной 1938 года Юра, словно оправдываясь за то, что закрасил карандашом надпись на тетрадной обложке, делает здесь же две пометки.

Обложка тетради — одна из страниц дневника Юры Беневольского, январь 1938 года

Надпись на обложке Юра сначала выделил ярким желтым цветом, а потом, 29 марта 1938 года, написал: «Для чего закрасил? Сам не знаю». И ниже: «Хотел сделать исторически, а вышло глупо!!! 19 мая 1938 года». Причем одна запись сделана за месяц до ареста отца, другая — почти месяц спустя.

17 июня 1940 года. <...> На обратном пути чисто случайно пошли в кино. Шла новая кинокомедия «Небеса», производство Одесской киностудии. Она мне ужасно понравилась. Замечательная. Поставлена очень мило, естественно. Очень, очень, очень и очень она мне понравилась. Замечательная картина. Я её смело приближаю к «Трактористам» (Пырьева).

Возможное объяснение последующей корректуры (часть записи зачеркнута): этот фильм, в отличие от упомянутых «Трактористов», был жестко раскритикован.

Важно отметить: Юра никогда не зачеркивал свои записи так, чтобы невозможно было прочитать. Переживания не сделали его озлобленным или прекраснодушным — он был глубоко социализирован. Если попытаться отыскать определяющую черту его характера, я назвала бы личностную целостность Юры.

21 августа 1939 года. Сегодня я получил паспорт. Ради этого мне пришлось сняться. Сравнивая эту карточку со снимком позапрошлого года, нельзя не заметить разницы — я возмужал. Я просматривал записи прошлого. Начал с первых страниц и кончил последними. Какое ребячество! Право, пройдет год, два, может быть и это покажется смешным? <...> Я чувствую на себе отпечаток лет. Может быть смешно говорить об этом когда их всего 16, но тогда не знаю как выразиться. Я чувствую, что что-то знаю, что-то видел. Я, кажется, стал хладнокровнее и спокойнее (Возможно, что это хандра).

Юра Беневольский. Фото из дневника, 1939 год

Запись от 3 февраля 1940 года (напомню — идет советско-финская война):

Морозы было спали, но вот опять начинаются. Сегодня было −21°. Третьего дня приехали «Седовцы»; но это както незаметно. На фронтах вероятно готовят громадное наступление. Ночью слышен грохот. Везут припасы, орудия, идут танки, целыми вереницами мчатся военные машины. И все ночью. Днем очень мало заметно. Повысили цены на продукты. Если ходишь в театр, вращаеш[ь]ся с ребятами, в школе, на предприятиях, то всё хорошо, спокойно, уверенно. Но что делается в очередях. Там собираются регулярно одни и теже бабы. И вот начинается. И Советская Власть не хороша, и то и другое, и третье, и на фронте плохо. Эти сволочи откудато знают кошмарные подробности. Одним словом, если их послушать, то — конец миру. Ну а жить еще можно!

У Юры, судя по всему, была замечательная семья. Родные не оставили их с мамой в беде. Тетя Лиза, у которой Юра, его мама и сестра Наташа проводили лето в 1938–1940 годов, была, согласно материалам дела, родной сестрой Михаила Васильевича. Елизавета Васильевна Еськова жила в Балашове и работала педагогом в агротехникуме. Они «поддерживали тесную связь». А вот со старшим братом Михаила Васильевича – Александром – связи порваны, по крайней мере, так было заявлено на следствии. Понятно – почему: до 1937 года Александр Васильевич служил священником. В анкете в графе «социальное происхождение» Михаил Васильевич Беневольский указал «сын служителя культа».

Из материалов дела становится известно имя Юриной мамы: «Еланская Елизавета Павловна, 36 лет, учительница 6-ой школы». Однако в справке о реабилитации Михаила Васильевича от 23 июня 1959 года указано, что «справку получила Елшанская». В списках спасенных из блокадного Ленинграда Еланской нет. Но есть Елшанская Елизавета Павловна, которую, как и Беневольскую Наталью Михайловну (то есть сестру Юры), эвакуировали в Красноярский край. И адрес указан тот же, что и в дневнике Юры: г. Ленинград, ул. Дзержинского (ныне – Гороховая), 51. Сюда переехали Беневольские в сентябре 1940 года:

Мы живем на новой квартире. Пятого сентября был переезд. Теперь мы живем в, приблизительно, равноценной со старой комнате. Квартира маленькая: еще одна семья. В квартире есть телефон. Наш теперешний адрес: ул.Дзержинского, д. 51 кв. ... т. 5-04-52.

В 1940 году Юра — ученик десятого класса, и его волнует, куда пойти после школы:

Чувствуешь какую-то пустоту... Работа режиссера мне уж не кажется такой жизненной, интересной. Да и по теперешним порядкам это для меня почти не мыслимо. Нужно жить в Москве, платить 500 руб. в год, но но… <…> Кем быть? Кем быть, что бы лучше, выгоднее, полезнее и интереснее (учитывая все). Вот попробуйте раскусите.

Юра, как и многие (если не все) в его возрасте пытается понять себя:

Я кажется не знаю себя. Умен я или глуп, настойчив? Силен волей? Хитер? Беспомощен? Жесток? Правда кое-над кем чувствую превосходство, часть — уважаю, но есть перед кем почти преклоняюсь (из ребят).

А вот перед кем из девочек преклоняется Юра, мы знаем – это Ляля:

На [выпускном] вечере Коля небрежно спросил меня нравится ли мне Ляля. Я вздрогнул. Я никогда никому не говорил этого. «Да, очень!» сказал я. Он сказал, что ему тоже очень нравится. Я, вероятно, побледнел. Так мы дошли до дворца, потом по Неве до Марсова поля. Я ушел домой. Я шел и кусал себе губы. Я сжимал кулаки так, что у меня белели пальцы. Как мучительно! Я видел перед собой стройную ду чудесную девочку в черном шелковом платьеце с цветами, с тонкой талией перехваченной пояском, видел её прекрасное, оживленное, милое личико... О! это действительно зубная боль в сердце!!

Вот несколько записей подряд – о Ляле:

{17/VI-41} Несколько дней подряд я приходил домой к Ляле. Можно было подумать, что я хожу не к Ляле, а к её родителям. Я не собрал два велосипеда, починил чайник.
{20/VI-41} Беседовал с её отцом, матерью. С ней — иногда, несколько слов. Я не знал как она на меня смотрит.
{23/VI-41} 23-го все я, Ляля, Тата, отец, Витя, Коля и Лева ездили, Марина, Люся и Таня ездили в Горы на дачу Вяземских.
Там узнали о войне с Германией.
Я любил и метался. Уезжал с мамой в Тери[й]оки. Без меня ребят набрали на трудов[ую] повинность.
{26/VI-41} Я подал заявление в Высшее Военно-Морское инженерно-строительное училище заявление.

Напомню, что перед отправкой на фронт Юра отдал свой дневник Лялиному папе, Сергею Михайловичу Вяземскому, с просьбой не читать и, в случае гибели, распорядиться по своему усмотрению.

Обложка дневниковой тетради Юры Беневольского

На самой первой встрече, когда Юра забежал к ним за книгой по истории, Сергей Михайлович засы́пал его вопросами.

Чем увлекаешься? Вином? Нет, не пьешь? А чем же? Искусство любишь? А что именно? Ибсена читал? Ну а ты понимаешь в чем трагедия Штокмана? Другое название — «Враг народа». Знаешь? Ну расскажи. — продолжал спрашивать отец. Я ответил, что понимаю, но вообще молчаливый. Меня поддержали Ляля с мамой: «Ну, что ты экзамены устроил».

Два слова о драме Ибсена «Враг народа». Томас Штокман обнаруживает, что лечебные источники его клиники отравляются сточными водами. Пытаясь это исправить, он обращается к владельцу клиники, к властям, наконец, созывает собрание горожан. Но оказалось, что правда никому не нужна. Штокман из уважаемого доктора превращается в изгоя. Кажется, что, расспрашивая Юру именно об этой пьесе, Сергей Михайлович хотел показать ему, что не считает отца Юры врагом народа. Обещание сохранить записи Сергей Михайлович выполнил и счел нужным передать их в ЦГАЛИ, где теперь прочитать дневник Юры Беневольского может каждый.

Времена, как известно, не выбирают: в них живут и умирают. Взросление Юры пришлось на годы, которые историки справедливо называют Большим террором. В 21 год он погиб на войне.

Я теперь разгадал тайну дневника . Если на душе лежит обида и ты чувствуешь себя одиноким, или наоборот — радость (с которой не с кем поделиться), то невольно воз[ь]мешься за дневник. Если-же ты ешь и спишь в доволь, если ты сытый и довольный, неозабоченный ничем слоняешься по саду, то низ ни зачто не возмеш[ь]ся за дневник.

Рискну поспорить с автором. Дневник был для Юры не столько чашей, в которой он «топил» одиночество, так остро переживаемое подростками, сколько инструментом тонкой личностной настройки. Под тяжестью обстоятельств, конечно, у всех разных, но все же выпадающих на долю каждого из нас, Юра записывал в дневник то, что считал необходимым. Необходимым для себя. Иногда шифром, иногда латиницей, иногда справа налево. Но записывал. Читая дневники, разгадывая имена и судьбы их героев, хочется думать, что всё было прожито не зря. Пишите дневники! Пишите и читайте.

Первая и вторая части эссе Елены Фефер – в Журнале «Прожито»:
«Дневник Юры Беневольского. Опыт прочтения»
«Дело отца».

Погружаясь в контекст

Опыт прочтения одного дневника. Юра Беневольский