Дневник Юры Беневольского
Опыт прочтения одного дневника
В детстве я любила слушать радио. Проводное у нас почему-то не работало, но была радиола, которая пластинки уже не проигрывала, зато ловила 3-ю программу. Ту самую, где новостей не было совсем, а передачи повторялись неисчислимое количество раз. Приходишь из школы, дома — никого, в Петропавловске-Камчатском — полночь, а по радио идет «Театр у микрофона». Все спектакли я знала почти наизусть: классические постановки МХАТа и Малого, авангардного «Мартина Идена» с Высоцким в заглавной роли, тончайшие спектакли Алексея Баталова по Толстому и Куприну. И когда на «Радио Арзамас» услышала лекцию об Александре Афиногенове, мне не надо было объяснять: кто это — его пьесу «Машенька» я хорошо помнила.
Лекции понравились. Минимальные поиски в интернете привели на сайт «Прожито». А потом я попала на Лабораторию (был такой доковидный формат, когда волонтеры одновременно работали каждый над своим фрагментом неизвестного дневника, а потом обсуждали прочитанное). На столе лежала общая тетрадь в коленкоровом переплете, купленная у букиниста. Это был второй, после моего, дневник, который я держала в руках. И вот, читая страницу за страницей, мы узнавали этого человека: старший таксатор Далматовского лесничества, бывший офицер эстонской армии, строгий глава семьи Клавдий Васильевич Попов. Так я стала волонтером, который помогает расшифровывать рукописные дневники «обыкновенных людей».
Дневник, о котором дальше пойдет речь, вел сначала подросток, потом юноша, который дал себе слово честно записывать все, что с ним происходило. Начавшись почти черновиком к сочинению на всем знакомую тему «Как я провел это лето», дневник очень скоро становится инструментом осмысления. Записи ведутся четыре года, с августа 1937 года по июль 1941-го, и заканчиваются школьным выпускным, ожиданием повестки и проводами любимой девушки в эвакуацию. Юра Беневольский погиб в 1944 году. Ему был 21 год. Перед отправкой на фронт он отдал тетради Сергею Михайловичу Вяземскому, отцу своей одноклассницы, с пожеланием дневник не читать до возвращения, а в случае гибели — распорядиться по своему усмотрению. В 1974 году Сергей Михайлович — известный ленинградский историк — все свое выдающееся собрание документов и автографов передал в Центральный государственный архив литературы и искусства. Дневник Беневольского был переплетен, получил свой инвентарный номер и место на полке архива.
Эти школьные тетради в 12 листов исписаны аккуратным, даже красивым почерком. Юра выбрал форму ведения: даты выделены красными чернилами, отчерчены широкие поля, которые он заполнял рисунками, сносками и фотографиями — и выдерживал ее до конца. Большинство фотографий были сделаны аппаратом, который Юра собрал сам. Он с увлечением занимался в фотокружке при Доме пионеров. В какой-то момент его пришлось оставить, так как, по мнению мамы, страдали уроки. Благодаря этим снимкам мы видим их домашнюю елку, маму за шитьем, Юриного друга, ледоход на Неве. Есть и профессиональные фотокарточки: одноклассники, артистки кино, сам Юра.
Подпись в дневнике: «Мама шьет. Снято в палисаднике за обеденным столом»
Первая дневниковая запись датирована 30 августа 1937 года. Юра узнает, что его друг, Веня Аронвальд, во-первых, остается на второй год, и, во-вторых, ведет дневник.
— Дай посмотрю. Засмеялся: — Нет, смотреть можно только одному человеку!
— Кому-же?
— Мне. Ах вот как! У него есть свои тайны! Я ему что-то говорю о дружбе, начинаю врать о своем мнимом дневнике...
Вскоре подростки дают читать друг другу свои дневники. Дружба продлится до самой войны, становясь то тесней, то прохладней. Юра хорошо учится, и это видно не по отметкам (их он не приводит), а по тому, как растет его грамотность. Много читает. Но есть предмет, который дается ему с трудом — немецкий язык. В старших классах он увлечен героями Джека Лондона. Любит кино и мечтает стать кинооператором. А еще влюблен в заслуженную артистку республики Любовь Орлову: собирает ее фотографии и не пропускает ни одного фильма.
Много и домашних дел: маме помочь, распилить с отцом дрова. Вот только атмосфера в доме становится все более напряженной. Однажды Юра, зачитавшись, забыл купить хлеба.
Он кричал что я нарочно ему врежу́ и т. д. Наконец он приказал купить мне горячей булки. Я ушел. В одной булочной небыло булки. Я твердо решил, что вернусь домой и скажу, что горячей булки нет, если даже в следующей булочной будет свежий хлеб. Пришел и сказал. Отец сказал, что я нарочно не купил и он пойдет сам, а я обойдусь до завтра без чаю. Но через минуту сказал велел пойти купить булки, и что можно купить не горячей а свежей.
В другой раз отец не пустил Юру на премьеру фильма «Волга-Волга» под предлогом, что поздний вечер.
— Прогуляешься? Это по Невскому то, да в час ночи? Да там пьяные одни, да гулящие женщины! — говорил он уже с видимым раздражением. — Что я не знаю ночного Петербурга?!
— Это Ленинград! — возражал я.
— Да, днем! А ночью Петербург!!
Многое объясняет фраза, написанная Юрой ранее: «Когда приехал (вернее пришел) домой[,] Ната сообщила: А папа пьяный! — Это не новость, отец за последние дни часто пьет, и мне опротивел». Вскоре любое упоминание об отце исчезает. Теперь на Юре не только домашние заботы:
Сейчас я имею свои деньги. Я их самым настоящим образом заработал. Мама мне подыскала урок. И я теперь должен каждый 2-ой и 3-ий день шестидневки ездить и давать частные уроки одному шалопаю из 5-го класса. 1 час — 4 руб. Мама начинает относится ко мне как к юноше, а не ребенку старшего возраста. Я теперь довольно свободно могу уйти из дому в любое время.
Внимание и интерес Юры с экранных див переключается на сверстниц. Впервые осознанное желание он записывает латиницей, потом пытается исправлением некоторых букв сделать запись нечитаемой, но не зачеркивает ее.
Вот эта запись от 10 сентября 1937 г.:
Эта стройная высокая красивая 14-летняя девушка меня давно привлекает (Но она опутана грязной славой разврата). Мне почемуто вдруг захотелось посидеть с ней рядом, поговорить... [Почему-то захотелось ощутить {барахло} ее горячее {ну и чепуха буза} тело], но я даже с ней не поздоровался!
Отношение Юры к девушкам всегда было уважительное, хотя несколько отстраненное. Он переживал, что не умеет знакомиться, а завязавшиеся отношения поддерживает с трудом. Со своим новым другом, Кириллом Есиповичем, они составляют план по выработке характера: зарядка, обливание холодной водой и отказ от «приторных пустяков». Преодолев препоны, они записываются в секцию бокса. Но довольно быстро Юра перерастает эту дружбу.
Я любил Кирилла. Я заимствовал у него многое: смелость, невозмутимость, если бы не он я не занимался бы боксом, но дружить душа в душу(!?), помоему хватит. Надо заметить, что я знаю его настолько, что могу разобрать его по косточкам, в частности его храбрость (ради которой он употребляет всю свою волю) и саму волю, которую он с трудом держит за вожжи напрягая рассудок. У него довольно пошлый вкус. Он любит книги вроде «Тайна патера Брауна», и цыганские романсы. В настоящей музыке он ни чего не понимает и не любит её.
Как всякого подростка, Юру волнует самоидентификация.
А наш 9-ый класс очень интересный. Совершенно случайно (я об этом не подозревал) я узнал что в классе существуют две группы. Одна (главная) Коля, Яша, Витя, Лида, Ляля. Я бы с удовольствием бы вписался в нее... Другая Костя, Вова, Лина, Циля, Хана. Эта группа мне не нравится. Здесь одни умники. Узнал я об этом у Коли. Однажды когда мы шли домой из школы, он сказал мне об этом, а потом спросил хотел бы я с ними вместе собираться. Я, можно сказать, захлебнулся от счастья.
Утвердившись в новой компании, Юра с радостью разделяет их увлечение театром и музыкой. Они часто собираются у кого-нибудь и он подробно описывает обстановку, всегда отмечая домашний уют и чистоту. Зачастую Юра не может присоединиться к своим друзьям — ему надо зарабатывать занятиями с учеником, он не бросает бокс, а есть еще учеба и драмкружок.
Бóльшая и самая трепетная часть дневника посвящена первой любви — Ляле. Еще в начале девятого класса Юре очень нравилась другая девочка Марта. Как Ромео, пробравшийся во дворец Капулетти ради Розалины, и встретив Джульетту, восклицает: «Любил ли я хоть раз до этих пор? / О нет, то были ложные богини. / Я истинной красы не знал доныне», так Юра неожиданно для себя, «увидев» Лялю, пишет:
Люблю Лялю. Люблю, люблю, люблю!.. Я, по-моему, никого так не любил. Какая девушка!!!!!... Это, кажется, мой идеал. Я её так уважаю, как еще никого не уважал. Какая девушка! Такой ум, такая скромность!.. Любит ли она меня? Меня охватывает чуть ли не бешенство, когда я вижу с ней Виктора (мне в голову лезет глупейшая мысль) или еще кого. Иногда я ненавижу Левку. Одним словом я дурак, идиот, болван и... влюблен. Милая, милая девочка!..
Невозможно не сказать о Лялиной семье. Придя за книгой, Юра был поражен атмосферой простоты и открытости, царившей в этом доме.
Я себя чувствовал немного неловко, застав всю семью в сборе, к тому же они <...> собирались обедать, и был удивлен такому вниманию. Быстро сняв перчатку я пожал руку [Лялиному отцу]. «Как фамилия то? Беневольский? Ага. Бене и вольский. А ты знаешь что значит твоя фамилия?» Я ответил, что мне переводили её по-разному и что обозначает она что-то хорошее. «Как так по-разному, „Бене“ — хорошо, а „вольский“ — желание, воля. Значит: Доброжелатель. Надо знать свою фамилию. Ты в одном классе с Лялей? Как она учится? Хорошо? Даже очень? Ну где же хорошо, когда посредственно. А ты как, отличник?» Он громким голосом быстро спрашивал, посмеиваясь, вероятно, беря меня «на пушку». Ляля заступилась за меня, сказав, что у нас нет отличников в классе. Её мама, оторвавшись от стола и взглянув приветливо на меня, спросила: «Это Юра Беневольский?» Я удивился: откуда меня знают? Она ответила, что слышала, обо мне говорили.
На страницах дневника решительного объяснения не происходит — летом 1941-го года Юра провожает Лялю и ее маму в Ярославль, сам ждет повестку — он поступил в Морскую школу Военно-Воздушных сил в Ейске. Последняя дневниковая запись датирована 21 июля 1941 г.:
Теперь одно осталось: письма. Да я буду писать тебе, Ляля! Буду писать обо всем. Я вижу в тебе верного друга, Ляля!
Разлука. Страшное, тоскливое слово. Сколько я перечувствовал! Как она мне дорога!..
До скорой встречи, милая, до скорой, счастливой встречи!!
Дневник такой чистоты и ясности не может не вызвать чувство глубокой сопричастности к судьбам его героев. На сайте «Подвиг народа» мною была найдена запись о том, что 12 сентября 1943 года начальник разведки 2 дивизиона 456 минометного полка лейтенант Беневольский Юрий Михайлович «за образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленными при этом доблесть и мужество» награжден орденом Красной Звезды. Из наградного листа видно, что к 1943 году Юра имел тяжелое ранение. В личной карточке указан год рождения (1921), но из дневниковых записей ясно, что родился Юра в 1923-м. Потом я установила дату и место гибели Юры. Он погиб 8 июля 1944 года и был похоронен в хуторе Лозовка Полоцкого района Витебской области, республика Беларусь. К счастью, его могила сохранена и за ней ухаживают.
Нам ничего не известно о его маме, кроме даты рождения (22 октября 1902 года) и вероятной профессии — педагог. К маме Юра относился тепло и, хотя в старших классах они очевидно отдалились друг от друга, мама все время присутствует в его жизни.
В дневнике есть фотография близкого друга, Вени, и его отца, которую сделал Юра. И вот в блокадном списке я нашла Игнатия Романовича Аронвальда, который жил по адресу, упоминаемому в дневнике как адрес Вени: «Аронвальд Игнатий Романович, 1885 г. р. Место проживания: Ленинград, пр. 25 Октября, д. 109, кв. 20. Дата смерти: 1942. Место захоронения: неизвестно. (Блокада, т. 2)».
К сожалению, далеко не всех людей удалось распознать. В дневниковых записях встречается Ната, которая очевидно входит в ближний круг, но никаких определений (сестра, соседская девочка) Юра не давал. В списках эвакуированных из блокадного Ленинграда числится Беневольская Наталья Михайловна, 1928 г. р., 17-й Детский дом, ул. Лафонская, д. 3, эвакуирована 12 июля 1942 г. Получается, младшая сестра? На другом сайте находим, что детей из этого детского дома, в том числе Наталью Михайловну, эвакуировали в Красноярский край. Дальнейшую судьбу проследить не удалось.
И, конечно, мне очень хотелось как можно больше узнать о Ляле. Для начала надо было установить фамилию (в дневнике полное имя девушки не упоминалось). Попробовала через школу. Нашлось многое: история школы и учителей, старые фотографии, но не списки выпускников. Тогда вернулась к тексту. Ляля занималась в музыкальной школе и, как пишет Юра, балетом. Приглашение на Лялины именины (13 апреля 1941 года) Юра принял с радостью и волнением:
Замечательная семья! <> Отец — веселый, жизнерадостный. Он бу[х]галтер и еще работает в университете, очень образован[н]ый человек. Мать — удивительно милая. От них веет такой свежестью, жизнерадостью, они так приветливы и просты... Они всей семьей путешествовали с палаткой по Кавказу, были в Сочи. Это было лет 5 назад. Ляля рассказывала. Они вели семейный дневник. В нем писали все желающие. Там есть нетвердые записи девочек, есть и стихи, сочиненные по какому-нибудь случаю, и исписанные родителями страницы. Я читал шутливый стишек Сергея Михайловича (отца), который наз[ывается] «Гороховое сулеко». Он пишет, как утром он искал горох и чуть не опоздал на работу. Читал я и тревожную запись мамы; Ляля в то время лежала в больнице. Там оставил кто-то из родных или близких знакомых несколько строк. Написано там о том, что нужно учиться у семьи Вяземских веселью, жизнерадостности и какому-то умению жить. Остроумие, живость и милая оригинальность сквозит во всем.
Семья Вяземских! Как же я не увидела этого при первом чтении?! Надо сказать, что дневник Юры предваряла записка Сергея Михайловича:
Юра Беневольский симпатичный юноша, однокласник с моей дочерью Ольгой Вяземской, часто бывал у нас. От него веяло исключительной чистотой взглядов и порядочностью. Летом 1941 г., в день объявления войны, он был у нас на даче вместе со своими товарищами. Спустя два месяца Юру призвали в армию, он принес мне дневники свои и сказал: «Только Вам, Сергей Михайлович, я доверяю мои дневники, прошу их сохранить, и не читать. Но если я погибну на фронте, тогда прочитайте и можете использовать по своему усмотрению». Юра убит на фронте.
Дневники я давал читать писателю Н.Никитину в конце 1940-х годов.
9.10.74 Подпись [Вяземский]
Так все и сложилось. Конечно, Ольга Сергеевна Вяземская — это и есть Ляля! Очень скоро поиск в интернете привел меня к Евгении Павловне Симоновой — актрисе Театра им. В. Маяковского, дочери Ляли. На служебном входе театра я оставила записку. Когда-то Юра писал, как ему было просто и хорошо в доме у Вяземских. Так и я, спустя 80 лет, была покорена открытостью и теплотой, с которой меня, совершенно незнакомого человека, встретила Евгения Павловна. Она рассказала, что мама всю жизнь помнила свою первую любовь. И сына назвала в его честь. В честь Юры Беневольского.
Запись от 15 июня 1940 года:
Жизнь! Эх жизнь!! Интересно всетаки ж! На танц-площадках проститутки и парни с грязными воротничками и баками, шарканье ног..., на широкой Неве — буксир, там тоже люди, бойцы, самоотверженно дравшиеся на фронтах, смелые и простые завоеватели Арктики, трусы и подлецы... Между всеми какая-то связь, взаимоотношение. Какая громада жизнь. Сколько мелких и больших конфликтов, а каждое живое хочет жить, да получше. Сильные — наверху, слабые — внизу. Каждый человек несет с собой клубочек. Один конец где-то привязан. Человек идет и распутывает. Такие жизненные пути-ниточки переплетаются, запутываются и... обрываются, когда сгниет ниточка, или свежая сильная нить натолкнется на слабую... Нет всего не охватить. Как представишь себе — голова кружится.
Мне часто ужасно хочется взять перо в руки и... писать. Но что? Так и тянет к перу и бумаге, мучительно тянет, но что(?), что писать?? А ведь мне тоже надо распутывать свою ниточку, да аккуратно и поинтересней!
Вторая и третья части эссе Елены Фефер в Журнале «Прожито»:
Все иллюстрации в тексте – из дневника Ю. Беневольского (ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-118. Оп. 1. Д. 308).